Со временем, ежели благополучно минуют нынешние печальные времена, где-то на Памире будет поставлен памятник, проект которого давно есть: в фотоальбоме "Памир" помещена фотография: коренастый светлоусый офицер русской армии со шпорами на крепких ногах, удобно сидящий на нижних перекладинах лестницы, круто ведущей куда-то вверх, и угловато льнущая к нему девушка подросток в светлом платье, черные косы до пояса – ветеран Памира Эдуард Кивекэс и его приемная дочь Гульбегим-Ольга...
Благих дел Памирского отряда за четверть века его службы (1892–1917) не перечесть!
Таджикскими советскими историками о том рассказано на множестве страниц. Не будь этого отряда, памирские таджики, истаявшие к исходу прошлого века до последних 17 тысяч душ, наверняка прекратили бы свое существование как народность – повымирали бы и рассеялись. Обычай неприкрытого "законного" рабовладения в Туркестане, в частности в Бухаре, прекратился только с приходом России. Последних рабов на Памире освободил в 1896 году начальник Памирского отряда капитан Н.А.Сулоцкий, снабдив их скотом "на первое время самостоятельной жизни". Всесоюзная перепись 1979 года показала численность таджиков Горно-Бадахшанской автономной области — 115,5 тысяч человек!
За четверть века на Памирском отряде сменилось полтора десятка начальников, и редкий из них пробыл долее полутора лет!
Один только Эдуард Кивекэс откомандовал отрядом с перерывами более пяти лет, а прежде того прослужил офицером при четырех других начальниках. Итого десять лет службы на Памире! "Здесь можно было бы служить и дольше, если бы канцелярщины не было так много. Из-за этой канцелярщины я уйду отсюда при первом удобном случае", — ворчал он весною 1907 года в письме к В.Н.Зайцову, своему давнему первому памирскому начальнику². "Если удастся, то я уйду по коннозаводству. Это дело мне по душе, хотя и жаль бросить службу в строю, тем более что батарея уже не за горами", – прикидывал он пятью годами ранее, сдавая отряд А.Е.Снесареву!
Офицер Туркестанской конно-горной батареи Кивекэс Эдуард Карлович – среди друзей "Эдуардик", добродушный, добропорядочнейший финн, "упрямый и настойчивый финн", так аттестовал он себя. Русским языком он владел свободно, как родным, почерк имел красивый, четкий. Нам, к сожалению, неизвестны ранние годы жизни Эдуарда Кивекэса. Впервые мы видим его весною 1893 года младшим офицером сменного Памирского отряда, отправленного сменить отряд капитана Кузнецова Поликарпа Алексеевича – первый постоянный Памирский отряд, зимовавший в юртах на урочище Шаджан, 400 верст южнее города Оша, на высоте 11700 футов (более 3500 м)!
Памир значился за Россией со времени падения Кокандского ханства (1876), однако из-за крайне редкой своей заселенности оказался поначалу в некотором забвении у русских властей, чем не замедлили воспользоваться соседи. Афганцы захватили западнопамирские бекства Вахан, Шугнан и Рошан.
Китайцы продвинули свои погранпосты до озера Яшилькуль – здесь между ними и афганцами произошли стычки. Англия, прочно утвердясь в Афганистане, направила в Кашгар военно-дипломатическую миссию с негласной целью – провести переговоры о полюбовном разделе Памира между Китаем и Афганистаном. Бдительностью кашгарского консула Петровского и офицера Громбчевского, Россия не промедлила с ответом.
Весною 1891 года на Памир отправился полковник Ионов Михаил Ефремович с отрядом в 120 человек. Арестовав английского лейтенанта Девинсона и капитана Янгхасбенда, первого отправили в Маргелан, второго отпустили, взяв подписку никогда больше не пересекать границу Русского Памира, притом граница эта подробнейше, по пунктам была Янгхасбендом в подписке обозначена. Не встретив иных нарушителей, Ионов достиг Гиндукуша, перевалом Саксарават перешел на южный склон и, пройдя там около 60 верст, через перевал Борогиль вернулся на Памир, а затем в Фергану. Тотчас после его ухода возвратились китайцы и афганцы, перепоров изрядно местного населения за пособничество русским.
Весной 1892 года Ионов пришел на Памир уже с крупными силами: четыре роты пехоты, три сотни казаков, артиллерия и саперы. Китайцы ретировались. Афганцы у Яшилькуля тщетно пытались оказать сопротивление.
Уходя осенью в Фергану, Ионов оставил зимовать в центре Памира отряд капитана Кузнецова – 160 пехотинцев и 40 казаков. Зимовка прошла нелегко, но в целом благополучно и главной цели достигла – соседи умерили прыть и аппетиты, а также посрамлена была английская уверенность, будто бы "войска не могут оставаться в негостеприимном Памире позже конца августа" (Мак-Грегор).
Решено было Памирский отряд сделать постоянным, обновляя его личный состав каждое лето.
В сменный отряд капитана Зайцова вошли: от 4-го Туркестанского линейного батальона – рота пехоты, взвод конно-горной батареи и пулеметный взвод; от 6-го Оренбургского казачьего полка – конная полусотня и взвод боевых ракет. Командование ракетным взводом и принял артиллерийский подпоручик Эдуард Кивекэс. На Памир отправились пешим строем, тяжести несли на плечах, а наибольшие, в том числе дрова, везли вьюком на лошадях и кутасах (яках).
"Любезная молодуха Лизавета Викторовна Кивекэс каждый день нас радушно кормит", – сообщал с пути, из Гульчи, В.Н.Зайцов своей жене 2 мая 1893 года. Оказывается, подпоручик Кивекэс попал в сменный отряд сразу после своей свадьбы – посреди медового месяца! Далее Гульчи на Памир вела тогда лишь караванная тропа, здесь все провожающие распрощались с отрядом. Кивекэс упоминается и еще в трех-четырех памирских письмах Василия Николаевича: передает поклоны Ольге Александровне, командируется на побывку в Маргелан.
Летом пехотинцам сменного отряда взамен устарелых четырехлинейных винтовок были присланы новые трехлинейные образца 1891 года. В одно время с освоением новой винтовки, летними походами, ученьями и стрельбами сменный отряд выстроил к своей зимовке первое русское капитальное укрепление на Памире – пост Памирский (ныне райцентр Мургаб). Зимовать на Памире артиллерию тогда не оставили, заменили пулеметным взводом, и Кивекэс расстался с казачьими ракетами, вместе с капитаном Сулоцким увел конно-горные пушки в Фергану, откуда они и в дальнейшем выезжали на Памир только временами.
Но уже в смену 1895–1896 годов командовать Памирским отрядом будет артиллерист капитан Николай Алексеевич Сулоцкий, а в 1897 году – после пяти капитанов, причем трое из них генштабисты, – отряд принял новопроизведенный штабс-капитан артиллерии Кивекэс, самый молодой начальник за всю его историю. В этом же чине откомандует он Памиром и в 1901–1902 годах. В 1905–1907 годах Кивекэс уже капитан, но до и после него эту должность занимали подполковники, последним начальником Памира был полковник Иван Дионисьевич Ягелло. "...Не хотелось мне идти сюда, потому что хотелось попасть на войну, но напряженная и многосторонняя работа здесь со своей широкой рамкой мне по душе, и я останусь здесь надолго, если обстоятельства позволят" (Кивекэс – Снесареву. VIII. 1905).
Нам известны семь памирских писем Эдуарда Кивекэса за время с декабря 1901-го по май 1907 года, адресованные В.Н.Зайцову и А.Е.Снесареву, которых Эдуард Карлович глубоко уважал, как старших друзей-товарищей. Письма его, большею частью пространные (одно так на двадцати страничках!), искренние предельно, заполнены, однако, вестями чисто служебными, это послания к сотрудникам, единодушно ратующим за правое дело; им все друг о друге известно, они дорожат друг другом. В последних строках своих писем Эдуард Карлович шлет сердечные приветы и свидетельствует почтение Ольге Александровне и Евгении Васильевне, но лишь от себя одного – Елизавета Викторовна ни разу не упомянута и намеком. И у него будет приемная дочь... Возможно, многолетнее отшельничество Кивекэса на поднебесном Памире имело и сугубо личные резоны.
Как бы там ни было, никто больше его не отдал в те годы своего сердца и сил на благо Памирской страны и никто не знал так подробно памирских жителей и всех сопредельных соседей, подробностям этим тесно в его письмах – имена, имена... Ишанкул, Искандер-хан, Мат-Касым, Кокан-бек, сын Токура, племянник Разика, Худайберды, Максут-Али, Дараб-Ша, Абдул-Расул, Иша-газы, Наср Улла-хан, Акбар-Ша, Азис-хан, Акбар-хан, Аман-бек, Хаджи-Гуль-хан... И всех-то их он знал распрекрасно и многих в лицо!
"Англичане ловко пользуются услугами ишанов и изгнанников из афганских владений. Из первых влиятельный ишан Ша-Задалис, мюридами которого состоят почти все жители Ишкашима на обоих берегах Пянджа и Зебакского р-на, оказывает англичанам большие услуги. Кстати, его мюриды есть и здесь, и в Ошском уезде даже..."
"Бывший ваханский хан Али-Мардан-Ша, живущий в кишлаке Ашкомане, недалеко от Гильгита, также состоит на английской службе. (...) Ежегодно, когда происходили смены отрядов, его посланцы приходили, якобы для переговоров с русскими о его бегстве к нам и, узнав что надо, уходили. Помню еще, как он водил Эггерта за нос в 96-м году..." (IV. 1902).
"Здесь заметно любопытное религиозное возбуждение, отчасти направленное против ишанов, которые очень боятся за свой авторитет и власть. Одного нового "пророка" я недавно должен был отправить в его родной кишлак на Бартанге, потому что около него собралась шайка плутов, занимавшихся вымогательством и разными другими гадостями.
На днях на Бартанге опять появился новый "пророк", по-видимому, выходец из Дарваза, заявляющий, что в нем живет душа Мухаммеда, и требующий, чтоб ишаны и народ явились к нему на поклонение. Третий "пророк", выходец из Зебака, пробрался тайком на Гунт. Он, по-видимому, просто агитатор, посланец Шозаделяйса. Я приказал, чтоб обоих провели в Хорог. Посмотрю, что это за птицы..."
"Энергичному и властолюбивому ишану Юсуф-Али-Ша хотелось очень насовать во все должности своих мюридов и вообще вмешиваться во все дела правления, чего я, разумеется, не мог допустить. Когда он после этого подговорил своих мюридов жаловаться на волостного Азис-хана и просить назначения волостным проходимца Кашгара, то я побеседовал с его мюридами. В результате оказалось, что человек 80 мюридов заявили ишану, что отпадут от него, если он еще заставит их идти против русских властей! (В Вашем сочинении маленькая неточность: перейти от одного ишана к другому можно действительно. Я знаю несколько таких примеров)" (Снесареву. VIII. 1905).
"Недавно я ездил в Ишкашим и Лянгар. В то же время по афганскому берегу с 40 чел. отборной афганской кавалерии в Вахан ездил полковник Ахмед-джан-хан, помощник бадахшанского сирдаря, командированный для осмотра новых строящихся крепостей в Вахане (около Кала-и-Пянджа) и в Ишкашиме.(...) Этого Ахмед-джан-хана и его молодцов я видел с близкого расстояния около Кала-и-Пянджа и хотел было поговорить с ним, но, издали заметив меня, он обнаружил такое беспокойство, что я раздумал и пропустил его мимо, не заговорив с ним".
Годами неся службу в такой вот колоритной обстановке, Эдуард Карлович сохранял свое добродушие, вполне этой обстановкой владея, покуда оставалась мирною она. К афганским соседям, диковатым, не чуждым анархии и жестокости, он относился с насмешливым пониманием, очевидно симпатизируя молодцеватой повадке их солдат, говорящей о бодрости духа и простодушии, столь ценимых всегда в русской армии.
Китайский сосед не причинял беспокойства Памирскому отряду, пока пребывал в Кашгаре консул Петровский. Мечталось иметь бы такого же своего человека где-либо в Файзабаде или Мазари-Шарифе. Мечты пустые: афганцы туда и англичан-то лишь погостить допускали. С уходом Петровского в отставку и началом несчастной японской войны бряцанье оружием стало слышаться и в Кашгарии. Китай пока еще не определял по-настоящему лицо китайского Туркестана, все-то еще исламского и далай-ламского. Китайскими там были, в основном, войска, уже вбирающие в свои ряды местных кочевников. Этими китайцами потешными Кивекэс пренебрегал ворчливо, обстраивая, однако, от них свои погранпосты крепостцами.
"Мне очень понравилось выбранное Вами для Кызыл-рабатского поста место. Там теперь маленький курган (укрепление. — Прим. автора), казарма, конюшня и пр. Ретивый и толковый Щербинин заменяет там вполне офицера. На Ран-куле строю тоже, не спросивши разрешения, на хоз.средства отряда такой же курган, как на К.-рабате, и заготовляю для обоих постов на зиму сено" (А.Е.Снесареву. VIII. 1905. ).
Бухара тоже состояла соседом Памирского отряда, соседом тыловым – как владетельница западной половины Памира — на правах суверенного вассала России, без которого давно бы Бухаре под афганцем терпеть, невзирая на хитро-гуманные заступничества Британии, для которой бухарцы старательно качают сведения прямехонько из генерал-губернаторской канцелярии. Положим, особых секретов там и нету, а все ж приятного мало, когда чужой глаз в доме... Правду сказать, невезение русскому Царю с вассалами: и Царство Польское, да и Княжество Финляндское все-то воли жаждут и оттого на революцию надеются, вовсе не разумея, каким таким боком им самим эта всероссийская смута обернется... Заманчиво бы им не в России быть, а состоять при России... Но воли-то вольной не видать вовек никому, отпавшему от Герба Российского... Или Финляндия мало под шведским двоюродным братцем пребывала? А Польшу кто только не кроил!
Или Кавказу под персом и турком вольготней и слаще жилось? Да и промежду собой горцы от веку грызлись, в башнях от рожденья безвылазно сидели, оттого у каждого аула – свой особый язык-наречие, только по-русски и способен сговориться весь Кавказ! И в Туркестане – что в русском, что в китайском – мир и закон только с приходом России воцарились! Кому охота прошлые века Туркестана поглядеть – извольте: господство "благородной Бухары" в ее памирских владениях!
"В настоящее время грабежа со стороны бухарцев не существует, но мелкое обирание процветает. За назначение на должности волостных, аксакалов и даже джигитов туземцы платят беку значительные суммы – по здешним обстоятельствам, конечно. Весь этот служащий люд никакого жалованья не получает, а должен сам "стараться", как казаки говорят. Ну, и "старается", разумеется..."
"Бухарскую саранчу" – власти бухарские, их разложение бесстыжее Эдуард Кивекэс презирал откровенно, что не помешало бы ему терпеливо уламывать их, сообразуя с божескими законами Государства Российского. Тем более прекрасно бы ладил капитан с пограничными соседями ко взаимному покою! Кабы не суетилась за спинами тех и других, всех мороча и подзуживая, солидно-лицемерная Британия, словно бы вознамерилась, Россию сокращая, дотопать из Индии аж до Ламанша во главе своих индо-афгано-китайских легионов! Антирусская пропаганда англичан в Азии достигла градуса небывалого, небезопасного уже для всего Запада. Под этот рискованный гам к пограничным перевалам в Северной Индии и Афганистане спешно пробивались колесные дороги и протягивались линии связи, возводились укрепления, устраивались склады и обновлялось вооружение, многократно превосходящее огневой мощью две сотни винтовок и десяток пулеметов Памирского отряда.
Британские полковники зачастили в Кашгарию; среди кочевого населения усиленно распространялись слухи, будто Англия вместе с Китаем вот-вот изгонят русских с Памира. Под грохот сражений на сопках Маньчжурии полковник Янгхасбенд сделал очередную мощную "военную прогулку" в Тибет и вошел в Лхасу, наголову разбив тибетскую вохру, иных же войск далай-лама попросту не имел...
"Когда получено было известие о заключении мира с Японией, англичане сделали отчаянные усилия, чтоб заставить афганцев уступить им некоторые пограничные гарнизоны и посты. Они уверяли афганцев в том, что теперь русские обязательно обрушатся на Афганистан и, конечно, афганцы не будут в силах защитить свою свободу... Эмир согласился было, но Наср Улла-хан и другие знатные афганцы заартачились и заставили эмира запросить мнение всего народа. Через губернаторов Мазар-и-Шарифа, Кандагара, Герата и Бадакшана был получен категорический отказ, гласящий, что даже в случае войны с Россией афганцы намерены не допускать в свои пределы английских войск! Англичане до того усердно раздували наши неудачи на Дальнем Востоке и так много глагольствовали о слабости России, что афганцы надеются одни справиться с нами!" (А.Е.Снесареву. X. 1905).
Подобная воинственность – против самих англичан – пробудилась и у горных племен Северной Индии: начались волнения и беспорядки (как всегда – со стрельбою) на Нижнем Свате, в Дире и Ягистане. Пограничная инженерная возня англичан замерла... С немалым удовлетворением наблюдая, как многомудрая Британия вязнет в ею же распаляемой древней розни Востока и Запада, капитан Кивекэс ни минуты при том не сомневался в тактическом всемогуществе Альбиона по всей памирской границе.
"Я не буду особенно удивлен, если английские войска в весьма недалеком будущем появятся на левом берегу Пянджа. Летом я просил усилить отряд хоть четырьмя современными пулеметами. Командующий войсками согласился, но Окружное артилл. Управление сплавило сюда 4 ветхозаветных пулемета Гатлинга, громоздких и почти негодных. Доставка двух таких махин (два я оставляю в Хороге) в Лянгар и Ишкашим будет очень затруднительна и опасна. Тут, конечно, виновато Окр.арт. управление, не имеющее никакого представления о Памирах, но считающее, что хорошие пулеметы надо держать в бездействии в Ташкенте!.." (X. 1905).
Жертвенно готовый костьми полечь на своем рубеже, удрученный ползучим упадком родной Армии накануне революций, капитан противостоял упадку этому как мог, не соблазняясь обстоятельствами. "Теперешнее комплектование отряда из разных батальонов и рот никуда не годится – сплавляют худших. (...)
Самых худших я собрал к себе в Хорог и стараюсь их держать в руках. – Состав офицеров хорош, но теперь, к весне, публика начинает нервничать..." (IV. 1902)."Среди офицерства Округа уже давно заметно стремление покидать службу. Кто может, уходит на частную службу. "Братцы", нижние чины, очень распущенны и плохо обучены. В прошлое лето сюда прислали экстракт из всех ферганских батальонов! Покамест я с ними ладил довольно хорошо, не заискиваясь перед ними, конечно... В настоящее время армия, по всей вероятности, нигде не та, что была прежде. Молодые офицеры, хотя в большинстве случаев люди честные, но как-то не военные, а "дохлятины" среди них очень большой процент" (В.Н.Зайцову. V.1907).
Не ведая личной вражды ни к кому, снисходительный к личным обидчикам-недоброжелателям, Эдуард Карлович негодовал, встречая прямой урон Державе от нерадения, воровства, а то и открытой вражды к ней. Поводы негодовать, приумножаясь в ту пору, обступали честных службистов отовсюду.
"Откровенно говоря, я долго сердился на Вас за плута, мошенника, шантажиста и прохвоста О-ва и до сих пор понять не могу, как Вы могли рекомендовать мне подобного мерзавца чистейшей пробы. Не была ли тут какая-нибудь дамская протекция? Что было, то прошло... Я надеюсь, что в конце концов он, несмотря на разные фокусы, понесет заслуженную кару и общество будет избавлено от весьма вредного индивидуума, выдающего себя, между прочим, за друга народа и свободы. Много такой дряни развелось за последнее время, и все подобные субъекты только портят и вредят делу истинной свободы, потому что им место в тюрьме, а не на свободе". Контрреволюционной агитацией обзовет эта публика подобные речи, когда сокрушит-таки Россию, а под конец XX века сделает казнокрадство безопасной профессией и постарается возвести в политическую добродетель.
"...На перевозках одного провианта Ариф-Ходжа нажил шутя громадные деньги. Подумайте, летом перевозка стоила менее 1 р.50 к. с пуда, а он получал по 4 р. 80 к.! На мой взгляд, всякий служащий должен заботиться о казенном интересе, не так уж богата русская казна, чтобы швырять денег без пользы и без счета" (IV. 1902). Этот Ариф-Ходжа, первой гильдии купец из города Ташкента, между прочим, представлял население Туркестана на торжествах коронования Николая II в Москве. Нетрудно понять сегодня нам, что выслушивал почти сто лет назад строптивый капитан! Угрожать ему открыто не посмели бы тогда, но портить карьеру могли вполне.
"Бек, узнав о моем назначении (а узнал он, наверное, раньше, чем кто-либо, т.к. бухарцы, вероятно из канцелярии генерал-губернатора или из каких-либо других источников, всегда имеют всякие сведения), уложил большую часть своего добра и отправил его в Гиссар". "Когда я принял отряд, в одном Хороге было 44 человека, т.е. 2/3 гарнизона цинготных. Теперь на западных постах ни одного не осталось" (XII. 1901). "Во время своей поездки в Ишкашим я уговорил жителей Наматгута и Ренна (на карте Ранг) привести в исправность старый арык между этими кишлаками. Очень большой "дашт" между этими кишлаками будет орошаться новым арыком. К работе уже приступили. Я выдал жителям бесплатно инструмент, в котором у них большой недостаток".
Судьба вознаградила Эдуарда Кивекэса, труженика, сторожа и печальника Памира: отказ Бухары от памирских бекств Шугнана, Рошана и Вахана весною 1905 года произошел при нем.
"Население встретило новые порядки с восторгом. Несмотря на суровую зиму и почти непроходимые дороги, в Хороге в день моего приезда было столько народа, сколько я в Хороге никогда не видел. Толпа таджиков встретила меня еще на Сасык-куле. Недовольны новыми порядками только бухарские чиновники и довольно многочисленные бековские нукера (их я совершенно упраздняю)... Отряд постараюсь привести в порядок. Многое, что было сделано мной и Снесаревым, уничтожено" (III. 1905).
Сколь многое в России зависело всегда и доныне зависит от каждого человека: в ладу он с Матушкою живет или – враждует с нею, растрачивая себя и ближних во тьму кромешную. Хорош начальник, работящий, совестливый, и люди совершают чудеса: так, между делом, было возведено отрядом капитана Зайцева из ничего посреди пустыни укрепление Памирский пост. Начальник беспечен, злобен или тряпка, и жизнь идет кувырком, вразброд – кто в Китеж-град, большинство в кабак. На Памире кабака еще долго не знавали, зато издавна известно было кое-что пострашней...
"Через несколько лет, я надеюсь, Шугнанское бекство будет цветущая страна. Громадное зло здесь только курение опиума. Делаю, что могу, чтоб уменьшить число курильщиков. Шахдаринцы молодцы. Они сами себя защищают против опиума. Больше всего опиистов в Поршневе и в Хороге" (VIII. 1905).
Есть мнение, что столицу Памира перевел с Мургаба на Гунт, в Хорог именно Кивекэс. Это неверно. Хорог облюбовал в 1895 году при работах Разграничительной комиссии генштаба капитан Александр Генрихович Скерский, тогдашний начальник Памирского отряда, преемник В.Н.Зайцова. Скерский первым добился – не без труда – разрешения отправиться в памирский гарнизон с молодою женой Софией Георгиевной. На Памирском посту снег случается и в июне-июле, а в августе непременно – Заполярье! В Хороге же с конца марта пашут, цветет урюк, до октября вызревает разнообразие овощей, фрукты – райский сад! Однако природные блага Хорога сочетались с крайними невыгодами его расположения в тактическом отношении – буквально на линии границы и в максимальном отдалении вьючными тропами от тыловых постов; сквозного колесного пути до Хорога вначале долго не было. Кивекэс переживал эту заведомую уязвимость штаба отряда как-то особенно остро.
"Англичане к чему-то усердно готовятся в Гильгите, Мастудже и других местах. В случае чего, они легко овладеют Ваханом и отрежут меня, раба Божьего, от сообщения с Ферганой", – беспокойство это мелькает в его письмах в разные годы. Беспокойство праведное, однако стратегически пребывание Памирского отряда в Хороге, почти под стенами Файзабада и под боком Ташкургана и Кашгара, вязало по рукам инициативу Британии в этом регионе. Угроза окружения Хорогу грозила разве что при большой войне, желательной только Наполеонам. Так что присылка Кивекэсу старых пулеметов, с виду напоминающих пушки, имела свои резоны: новые из Ташкента при нужде легко было послать куда угодно, хотя бы и на Памир, забрать же их с Памира – проще новые изготовить!
Показательно для России вообще, что как раз в эти годы в штабе ТуркВО, противостоящего беспокойной Британии, заведующим передвижением войск по Туркестану состоял полковник Герберт Егорович Джонсон. И никому в голову не приходило голословно винить его в проанглийских настроениях, тем паче – в умыслах. В Туркестане, как и по всей России, о дружбе народов не твердили. Чистосердечная ровность людских отношений без тени национального превосходства или приниженности, ценимость человека по его делам – сами собою разумелись. В кипах частной переписки туркестанцев ни личной, ни тем более клановой национальной конфронтации нету и следа. Отсутствовал и сам "пятый пункт", и слова "нацмен" "тюрьма народов" не знала. А какие только нации ни представлены были в рядах офицеров округа! Поляками и немцами можно было комплектовать офицерские роты. Не одинок был и финн Кивекэс; путешественник Свен Хедин оставил свидетельство: "Поговорив в последний раз по-шведски с генералом Матвеевым и поручиком Кивекэс, добродушнейшими финляндцами, и сердечно распростившись..." (1894 год).
Генерал-майор Павел Павлович Матвеев, известный своей строгостью, командовал 3-й Туркестанской линейной бригадой, в нее входили семь туркестанских батальонов, расквартированных по всей Ферганской области: в Маргелане, Оше, Намангане, Андижане и Коканде. Власть генерала простиралась на страну, едва ли меньшую княжества Финляндского. А с марта 1898 года генерал П.П.Матвеев – командующий 11-й пехотной дивизией (штаб в Луцке Киевского военного округа).
Начальникам Памирского отряда с очередными чинами, вообще говоря, не очень везло – никого из них на Памире в очередь старшинства не произвели, а лишь по возвращении оттуда. Эдуард Кивекэс, как ветеран Памира, засиделся на своей очереди едва ли не дольше других.
"...Меня покамест в подполковники не произвели, а мои младшие товарищи по Конной артиллерии уже подполковники и командиры батарей", – сетовал он в письме к подполковнику Снесареву в октябре 1905 года, при самом начале своего трехлетнего памирского сидения, из которого так и вернется в Ташкент капитаном.
Наконец в 1908 году он получит подполковника, получит батарею. А через год покинет Туркестан навсегда, уйдя на вакансию командиром 2-го конно-артиллерийского дивизиона в местечко Сувалки Виленского военного округа. Там встретит первую мировую войну.
На той войне в начале рокового 1917 года на Западном фронте случай нежданно сведет генерала Кивекэса с генералом Снесаревым. Утихнут, забудутся на один краткий день все горечи и тревоги безмерно, казалось, затянувшегося лихолетья, поверится в скорое благополучное разрешение адова бремени жутких безответных вопросов. Эдуард Карлович признается полушутя, что неизлечимо тоскует по туркестанскому солнцу и после войны непременно вернется туда, будет выращивать урюк...
А лихолетье небывалое едва-едва только начиналось. В годину развала России Эдуард Кивекэс, как многие другие, уйдет на свою малую родину, в Финляндию, увезет туда Гульбегим, которая выйдет со временем замуж за военного, став госпожою Кустаалайкайнен, и доживет до преклонных лет, успев до перестройки посетить неузнаваемый родной Памир.
Самого Кивекэса развальщики России, "друзья народа и свободы", все-таки достанут: он погибнет (или умрет) на советско-финской войне 1939 года. Финской армией в той войне командовал барон Карл Маннергейм, бывший многолетний командир лейб-гвардии Уланского Его Величества полка и Свиты генерал-майор. Кстати сказать, Маннергейма тоже можно числить туркестанцем: после японской войны им было совершено 27-месячное (!) путешествие по Северному Китаю, начатое 29 июля 1906 года из Оша и законченное во Владивостоке... Говорят, на рабочем столе маршала Маннергейма, смущая многих его соратников по борьбе с Красной Россией, стоял портрет Николая II с подписью "мой Государь". Маннергейм лично разрешил генералу Кивекэсу носить награды и регалии, заслуженные им в Царской России...
Доживи Андрей Евгеньевич Снесарев до финской войны, он вполне мог бы воевать против Кивекэса, с которым столько доброго совершено было совместными трудами для освобождения малых сих от лишений и невежества. Добрых людей разводили и сталкивали "друзья народа и свободы", захватив власть, а в свое время добрые люди, видя их, в общем-то, насквозь, миндальничали с ними и церемонились. Оттого-то и жилось добрым людям совсем не припеваючи...
автор: Белоголовый Б.Г.
источник: www.belogolovy.narod.ru
